2

В тот год первый день осени (настоящей осени, впротивоположность календарной) пришелся на двадцать восьмое сентября — день,когда на кладбище Хармони-Хилл хоронили Дэнни Глика.

В церкви служили только для близких, но кладбищенская службабыла открытой для горожан, так что народу собралось немало — одноклассники,любопытные, а еще — старики, которые по мере того, как старость опутывает ихсвоим саваном, испытывают почти непреодолимую тягу к похоронам.

По Бернс-роуд, которая вилась вверх по склону и терялась извида за следующим холмом, ехала длинная вереница машин. Несмотря на сияние дня,у всех были включены фары. Впереди катил катафалк Карла Формена, полный цветов,видневшихся в задних окошках. За ним — Тони Глик в «меркурии» шестьдесят пятогогода, сломанный глушитель ревел и портил воздух. Следом ехали четыре машиныродственников с обеих сторон, среди них оказалась даже группа оклахомцев изсамой Таласы. Еще в этом растянувшемся по дороге, светящем фарами кортежедвигались: Марк Питри (мальчик, к которому Ральфи с Дэнни держали путь в тотвечер, когда Ральфи исчез) с отцом и матерью, Ричи Боддин с семьей, Мэйбл Уэртсв одном автомобиле с мистером и миссис Нортон (устроившись на заднем сиденье,она поставила между опухших ног трость и пустилась без умолку рассказывать обовсех похоронах, на которых ей случилось побывать с самого 1930 года), ЛестерДорхэм с женой Хэрриет, Пол Мэйберри с женой Глинис, Пэт Миддлер, Джо Крейн,Винни Апшо и Клайд Корлисс — эта четверка ехала в машине, за рулем которойсидел Милт Кроссен (перед отъездом Милт открыл холодильник и, усевшись возлеобогревателя, они поделили между собой шестибаночную упаковку). В следующеймашине — Ева Миллер с двумя близкими подругами, которые так и не побывализамужем, Лореттой Старчер и Родой Корлисс, а за ними — Паркинс Джиллеспи спомощником, Нолли Гарднером, в здешней полицейской машине («форде» Паркинса спришпиленным к приборному щитку болванчиком). Лоренс Крокетт ехал со своейслабой здоровьем женой, дальше — Чарльз Роудс, злющий шофер автобуса, которыйиз принципа ходил на все похороны, а за ним — семейство Чарльза Гриффена: женаи двое сыновей, Хэл с Джеком (последние из отпрысков, еще живущие дома).

В этот день рано утром Майк Райерсон с Ройялом Сноу выкопалимогилу, а выброшенную наверх сырую почву закрыли полосками поддельной травы. Поособому заказу Гликов Майк зажег Вечный Огонь и припомнил, что пришло ему вголову нынче утром: Ройял сам не свой. Обычно шуточки и песенки насчет предстоящейработы так и сыпались из Сноу (надтреснутый фальшивящий тенорок: «завернут тебяв простынку целиком, как есть, а потом под землю спустят футов так на шесть»),но нынче утром Ройял казался исключительно тихим. «С похмелья, что ли, —подумал Майк. — Точно, вчера он с этим качком, своим приятелем Питерсом, весьвечер кирял у Делла».

Углядев пять минут назад, что примерно милей ниже по дорогечерез холм переваливает катафалк Карла Формена, Майк распахнул широкие кованыеворота, глянув наверх, на высокие железные острия — эту привычку он приобрел стех пор, как нашел на них Дока. Оставив ворота открытыми, он вернулся ксвежевырытой могиле, где ждал отец Дональд Каллахэн, пастор прихода ИерусалимовУдел. На плечах пастора была стола, а в руках — библия, открытая на службе поусопшему ребенку. Майк знал: это называют «третьей остановкой». Первая — домумершего, вторая — крохотный католический храм Святого Андрея. Конечнаяостановка — Хармони-Хилл. Все выходят.

Майка пробрала легкая дрожь, и он опустил взгляд к яркойпластиковой траве, недоумевая, отчего такая трава — непременная принадлежностькаждых похорон. Она выглядела именно тем, чем была: дешевой имитацией жизни,тактично скрывающей тяжелые коричневые комья земли последнего пристанища.

— Едут, святой отец, — сказал Майк.

Каллахэн был высоким румяным мужчиной с пронзительнымиголубыми глазами и седовато-стальными волосами. Райерсону, который не бывал вцеркви с тех пор, как ему стукнуло шестнадцать, он нравился больше прочихместных шаманов. Джон Гроггинс, глава методистской церкви, был старымлицемерным болваном, а Паттерсон из церкви Святых Последнего Дня иПоследователей Креста — дурным, как забравшийся в улей медведь. Два или тригода назад, на похоронах одного из дьяконов, Паттерсон, расстроившись, принялсякататься по земле. Но приверженцам Папы Каллахэн казался достаточно приятным —у него похороны приносили утешение и проходили спокойно и всегда быстро.Райерсон сомневался, что все эти красные лопнувшие жилки на щеках и носуКаллахэна происходят от молений, но если тот и прикладывался потихоньку кбутылке — кто его упрекнет? Мир устроен так, что диву даешься, отчего все этипроповедники не оканчивают свои дни в психушке.

— Спасибо, Майк, — сказал Каллахэн и посмотрел на ясноенебо. — Трудненько придется.

— Наверное. Долго?

— Десять минут, не больше. Я не собираюсь затягивать мукиродителей. У них впереди еще довольно страданий.

— Ладно, — сказал Майк и пошел в дальнюю часть кладбища.

Он перепрыгнет каменную стенку, пойдет в лес и съест позднийобед. Из долгого опыта Майк знал: последнее, что хотели бы видеть скорбящиеродные и близкие на третьей остановке — отдыхающего могильщика в измазаннойземлей одежонке. Это вроде как портило сияющие картины бессмертия и жемчужныхврат, которые рисовал пастор. У стены, огораживающей кладбище с тыла, Майкостановился и нагнулся обследовать упавшее вперед сланцевое надгробие. Онподнял плиту и, когда смахнул землю с надписи на ней, опять ощутил легкийозноб:

ХЬЮБЕРТ БАРКЛИ МАРСТЕН 6 октября 1889 — 12 августа 1939.Тебя во тьму угрюмых Вод забрал тот Ангел Смерти, что Светильник держит, избронзы сделанный, за дверью золотой. А под этим, почти стертое тридцатью шестьюсменами морозов и оттепелей: «Дай Бог, чтоб он лежал спокойно».

Майк Райерсон отправился в лес посидеть у ручья иперекусить, но его так и не оставила смутная тревога, причин которой он никакне мог понять.

3

Когда отец Каллахэн только начинал учиться в семинарии,приятель подарил ему вышивку гарусом. В те дни эта вышивка заставила Каллахэнаразразиться испуганным смехом, но с годами казалась все более верной и менеебогохульной: «Господь, даруй мне СТОЙКОСТЬ принимать то, что я не в силахизменить, УПОРСТВО менять то, что могу и ВЕЗЕНИЕ не на…ться слишком часто». Всеэто — староанглийскими буквами на фоне восходящего солнца. сейчас, стоя передтеми, кто оплакивал Дэнни Глика, он снова вспомнил это давнее кредо. Двоедядюшек и двое двоюродных братьев мальчика вынесли гроб и опустили в землю.Марджори Глик, в черном пальто и черной шляпке с вуалью, сквозь дырочки которойвиднелось похожее на творог лицо, стояла, покачиваясь и вцепившись в сумочку,как в спасательный круг. Отец заботливо обнимал ее за плечи. Тони Глик стоялотдельно от жены, потрясенное лицо выражало полный разброд мыслей. Во времяотпевания в церкви он несколько раз принимался озираться по сторонам, словножелая удостовериться, что и впрямь присутствует среди этих людей. Лицо Тонибыло лицом человека, убежденного, что видит сон.